Эх, тройка! Птица-тройка, кто тебя выдумал?
Н.В. Гоголь
Кто бы из односельчан не читал ранних повестей Н.В. Гоголя, всякий скажет: «Все это Гоголь списал с нашего села». Да! Здесь Вам и пьяный балагур Каленик, и коварная Солоха с поклонниками и ленивый Чуб (Лепа), и Левко (Максимча), Оксаны и Гальки красивей одна другой; был и кузнец Вакула (Евмен), который благодаря своей настойчивости и смелости добивается руки гордой, своенравной красавицы Оксаны (Устиньи Затыркевич). В каждом подворье, в чем был уверен каждый поселянин, витали ведьмы и черти. Спросите: а где тот Пацюк, водивший тайные связи с нечистым, у которого вареники сами прыгали в миску со сметаной, а потом – в рот? Это мой двоюродный дед Семен. Истинный крест, это с него Гоголь писал портрет.
Пацюк, герой произведения Н.В. Гоголя
Да! Упоительно роскошные знойные летние дни, тихие летние ночи, когда все залито серебряным светом месяца и издали слышится величественный перезвон перепелов и дергачей – ночных певцов бескрайних степей. Это та роскошная степь, где раскинулось наше село.
Это было село полное жизни и очарования. Все, что может иметь природа прекрасного, а сельская жизнь простолюдинов обольстительного, с его национальной оригинальностью и типичностью, все блистало в полной своей красоте. Читая в детстве упоительные повести Гоголя, неоднократно перебирал эти факты и находил много аналогий в повседневной жизни.
В зиму с 1918 на 1919 годы через наше село отступали на запад красногвардейские части, а следом за ними шли белые колчаковские войска. Село неоднократно в течение года переходило из рук в руки.
Лица белой гвардии в России 20 века
Боев за село никогда не было, артиллерийскую стрельбу слышали только издали. Били по крышам деревни из пулеметов те и другие каждый раз перед вступлением в село. Били в профилактических целях: «Кто не успел унести ноги – выметайся. Теперь наша очередь занять село».
Лица красной гвардии в России 20 века
Много солдат, артиллерию, обозы с продуктами и воинским снаряжением довелось нам увидать. Видели зимой обозы с замерзшими голыми трупами убитых, укрытых рогожными попонами.
Но самих боев мы не видели, поэтому при остановке войск в селе смело шныряли между подводами и изучали содержимое обозов; если что подручное – уносили. «Охотились» мы небольшими группами по 4-5 человек. Брали обоймы патронов из распечатанных ящиков и штыки. Когда «натыкались» на мешки с сахарным песком, по очереди залезали под телеги, гвоздиками расковыривали мешки и струйки песка текли в наши фуражки. Из под телег ползком мы уходили в огороды и там всухомятку второпях поедали сахар. Остатки сахара высыпали в землю и зарывали. Помнили мы предупреждение старших: «Поймают на этом деле – расстреляют на месте, не посмотрят, что вы дети. Беляки — они такие».
У красных сахара не было. Однажды вечером мы увидели: обозники среди улицы у костра ужинают, а одна лошадь с телегой, полной поклажи, пошла к пруду. Мы сообразили, что на крутом берегу лошадь не удержится под натиском тяжелой телеги и утонет. Догнав ее, остановили, расстегнули супонь и чересседельник, отвязали один конец вожжей и отбежали в тень амбарного навеса. Как и ожидали, лошадь по откосу потянулась к воде. Груженая телега столкнула ее в глубокий пруд. Гужи расстегнутого хомута соскользнули с оглобель, телега ушла бесследно на дно, а лошадь при нашей помощи за один конец вожжей еле-еле выкарабкалась на берег. Рано утром обоз ушел, мы нашли под водой телегу не тронутой. С приходом красных эту телегу вытащили, и все съестные припасы разошлись по рукам селян. Однажды спешно эвакуировавшие квартиранты – солдаты оставили на окне нашего дома две гранаты-лимонки, а в чулане – винтовки. Напуганные этим обстоятельством, мы ночевали с неделю в сарае, пока не пришли снова эти же солдаты и забрали свои гранаты и винтовки.
Отца своего Алексея Евгеньевича мы дети знали только по фотокарточке, где он был снят в офицерской форме дореволюционной армии: в погонах, в фуражке с кокардой, с часами на левой руке. Когда проходили войска через наше село, мы с Левой усаживались на высокий плетень около нашего дома и целыми днями высматривали своего отца. Очень много было похожих солдат, но ни один не посмотрел на наш дом и не узнал в нас своих сыновей. У мамы не было сил стащить нас для обеда, поэтому вынуждена была подкармливать нас в сухомятку: мы боялись пропустить отца.
Пацков Алексей Евгеньевич
Но когда из Иркутска приехал отец домой в отпуск (после тифа), мы с Левой пасли на выгоне теленка. Мама крикнула соседке, соседка сказала нам. Мы с Левой, вместо того, чтобы бежать домой, ринулись в овраг и оттуда стали наблюдать за своим домом: у ворот стоял усатый военный в галифе. Мама окликнула нас, а соседка Авдеиха показывала рукой на овраг. Отец, заговаривая с невидимыми сыновьями, пошел к оврагу; мы в лопухи и притаились. «Сдались мы в плен» только тогда, когда отец с помощью мамы и Авдеихи не переловил нас в лопухах. Вскоре отец снова исчез перед приходом Валидовцев.
В школу я пошел в 1919 году, когда мне было 6,5 лет. Первая учительница на пару с попом Комаровым начала приобщать нас к наукам: к посещаемости школы учениками была безразлична, только священник наказывал регулярно посещать церковь, обязательно говеть и причастие принять.
Урок начинался с распоряжения: «Встанем ребята на молитву. Утреннюю молитву «Отче наш» вы должны знать. Дома этому вас учат!» Учительница читала наизусть, а мы гудели, стараясь повторять слова. Не сердилась она, что никто ничего не знал. Погудим – погудим и скажет: «Вот молодцы, садитесь». Затем на доске напишет какую-либо букву, скажет: «Переписывайте в свои грифельные доски». И уйдет.
В другой комнате старшеклассники ждали ее. До перерыва она к нам уже не возвращалась и никогда не проверяла: писали мы или нет. Это мы быстро усвоили. Как только за учительницей закрывалась дверь, начинался завтрак, т.к. на это дело нельзя было тратить время перерыва; в перерыв надо было играть. После перерыва учительница спрашивала: «Все ли написали?». Мы дружно отвечали: «Все, все».
Она в ответ: «Молодцы, ребята! Сейчас надо-бы поучиться почитать, но отложим до следующего раза. Прочитаем молитву и на сегодня достаточно». На пол дороге из школы домой нас догоняли старшеклассники и затевали игру.
К середине учебного года учительница и священник исчезли. Осенью появился новый учитель – Яков Антонович, по прозвищу «гугулястый».
Ликвидация безграмотности в СССР в начале 20 века
Так как учительница за пол зимы «не успела» пройти с нами буквы, то Яков Антонович все «наследство» собрал в один класс и объявил всех учениками 1-го класса; были здесь и семилетнего возраста, были и парубки (четыре последние парты для них).
Начали учебу по новым правилам: без попов и без «законов божьих».
Но когда в село врывались белые, меняли сельскую власть, не забывали и про школу. Как сейчас помню, вбегает в школу белогвардейский офицер и интересуется: «Где учебники по закону божьему?». В школьной библиотеке было много книг по закону божьему и по художественной литературе, но букварей не было. Не было в то время ни тетрадей, ни чернил, ни карандашей. На одну парту давали одну грифельную доску.
По приказу офицера тут же раздавали нам учебники по закону божьему. Офицер приказывал открывать страницу с молитвой «Отче наш». Откуда мы могли знать эту страницу, если не знали даже всех букв?
Офицер, глазом не моргнув, начинал читать «Отче наш», а нам велел повторять хором. Первые слова молитвы, заученные каждым учеником дома, звучали относительно дружно: «Отче наш, иже еси на небеси, да будет воля твоя, да будет царствие твое …».
А дальше такое начиналось, что офицер хлопал учебником по столу, рявкал на учителя: «Приеду, следующий раз и если эти болваны не будут знать «Отче наш» и многозначительно показывал на свою шашку.
Офицер убегал. Учитель, потрясенный происшедшим, несколько минут сидел с открытым ртом. Потом уходил домой, не сказав ни слова, а вслед за ним и мы разбегались по своим домам.
Первый урок всегда был занят длительной перекличкой по журналу: каждый вставал и отвечал «Я». Остатки первого урока были посвящены выявлению наших знаний: «Еловенко! Какие ты знаешь буквы?». Молчание. Молчать мы умели крепко.
Второй урок начинался с наказаний: кто-нибудь в переменку подрался, кто-то во время урока «нарушил тишину». В угол на колени, битье четырехгранной линейкой: по рукам, по голове. Третьего урока не было. Про «закон божий» и про «Отче наш» забывали все: и учитель и мы.
Иногда, идя в школу, мы вспоминали о наказе офицера, но тут же решали: «Всех нас рубить не станет, а только одного учителя. Это еще терпимо. Можно и не учить».
При занятии села красными, в «разгар» урока открывалась дверь, и влетал высокий комиссар с шашкой на боку.
«Что делаете? Что учите? Наверное, «закон божий»? Всем сию минуту сложить все «законы» вот сюда на учительский стол. Живо!».
Через 3 минуты все «законы» лежали перед комиссаром, а потом их относили в библиотеку.
Комиссар красной армии 1920-е годы
«Вы, ребята, посидите тихо, а мы с учителем потолкуем». Комиссар извлекает из карманов кусок хлеба, сахар и угощает учителя. Спрашивает: «Зарплату получаете?» Учитель: «Нет. Никто не дает: ни белые, ни красные». Комиссар – «Хорошо! Я распоряжусь». Такие эпизоды повторялись несколько раз.
Учебный 1921/22 год начался с теми же «успехами». Учитель голодал. Большинство из нас тоже голодало. Летом учитель ходил по соседним деревням — нищенствовал. Кое-кто из учеников клал ему на стол печеную картошку или свеклу. Чернил не было. Приспособились делать чернила из столовой свеклы. Один из учеников приспособился и стал во время перемены выпивать наши чернила. Виновника находили по красным губам.
В середине зимы наш учитель взбунтовался, разгромил, как смог класс, и скрылся. На этом кончилось наше образование. До весны мы дружно гоняли по улице собак (в прямом и переносном смысле слова). Делали под собак упряжь и санки и катались на собаках.
Лето 1921 года началось сильной жарой и суховеями. Поля стояли черные. Первые весенние всходы травы выгорели. Скот начали кормить соломой, сдирая с риг и сараев. Хлеба не было. Стали изобретать заменители. К осени кое-где уродилась лебеда. Щи из зеленой лебеды, хлеб из зерен грызли как кусок земли.
Крестьяне отправляются из деревень на заработки в города, 1901 год
На зиму приехала учительница Тараканова. Ее деятельность на ниве преподавания хорошо описал Лева (Леонид Алексеевич).
Отмечу только, что с весны 1922 года в школе открыли «Американскую столовую», где выдавали нам один раз в сутки: по половнику рисового супа с блестками прованского масла, стакан какао и кусочек белого хлеба.
Мы с Левой не съедали сами свои порции, а несли домой. Там были сестренки Оля и Маша. Почти до августа месяца ходили мы каждый день в школу за обедом: утром уходим, стоим в очереди, получив обед, очень медленно шли домой, присаживались, нюхали хлеб, какао и суп. Иногда языками облизывали край котелка с супом. Дома получали «свою долю», глотали в миг и начинали мечтать о завтрашнем дне. Но мечтой, как известно, не проживешь. Поэтому пытались раздобыть хоть какую-то еду, на что уходило практически все наше время. Тем не менее, этот голодный год мы пережили, хотя и не без потерь. Некоторые люди в нашем селе умерли от голода. Не обошла беда и нашу семью. Умерла сестра Маша.
1922 год начался дождями, пошла трава. Появилась трава, стало, чем кормить скот и птицу, появилась еда и для людей.
За зиму 1922/23 года нас школьников учительница Тараканова кое-чему научила.
Осенью 1923 г. отец свез нас в д. Баландино, где меня зачислили в 3-й класс. Учеба в Баландино тоже не оставила «глубокого следа» в моей памяти.
За три «учебных зимы» мы выучили только буквы, и ни один из нас не мог читать. Грифельные доски, которые нам выдавали по одной на парту, кажется, никогда не ощущали на себе нашего труда. В сумках наших бывали только «законы божьи», да еда в тряпках: печеная картошка, свекла; у «богачей» были камешки, железки и цветные стеклышки.
Следующие две зимы я учился в Сахалинской школе у учителя Семена Прокопьевича Зубкова. За два года Семен Прокопьевич действительно кое-чему нас научил. Можно сказать, что если я и освоил основы русского языка, арифметики, географии, рисования, литературы, то только благодаря Семену Прокопьевичу.
Зиму 1926/27 учебного года не учился: негде было.
Летом 1927 года отец поступил работать в Киргиз-Миякинскую больницу, а осенью я был принят в Киргиз-Миякинскую школу крестьянской молодежи в 6-ой класс. Эту семилетку успешно окончил в 1929 году. Учеба была поставлена хорошо. До чего же интересно было учиться! Учителя были высокообразованными людьми и любили свое дело. Практически все учителя этой школы остались в моей памяти. Начиная с заведующего школой Андреева Филиппа Афанасьевича, который преподавал «обществоведение» и «политэкономию», а на курсах – «радиодело», и кончая преподавателем по труду – д. Мишей – были они роднее отца, преподавательницы – роднее родных матерей.
После Миякинской школы (семилетки) я учился год в Раевской школе (8-ой класс), полтора года в Красноуфимском сельскохозяйственном техникуме. В дальнейшем, четыре года заочно учился в Московском гидрометеорологическом техникуме. Уже много лет спустя, живя в Уфе и будучи взрослым и семейным человеком (трое сыновей), я шесть лет заочно учился в Ленинградском гидрометеорологическом институте. Однако самые теплые воспоминания остались о Киргиз-Миякинской школе средней школе.
Выпуск из школы был выкристаллизованный из всех выпусков того времени. Многие выпускники школы в дальнейшем получили среднее и высшее образование. Трое наших выпускников: Абдуллин, Сысоев и Харитонов в дальнейшем дослужились до высоких воинских званий в Советской Армии. Агонов стал врачом, Драй – философом, Жуков – агроном. Выпускники стали директорами школ, совхозов. Кто-то стал конструктором. Вот далеко не полный перечень славных путей нашего выпуска.
Гражданская война в России, как известно, длилась три года с 1918 по 1921 год и пришлась на годы моего раннего детства. В начале войны мне было всего 5 лет, а когда война закончилась — 8 лет.
Гражданская война в России 1918-21гг
Понять в полном объеме, что тогда происходило, я не мог в силу возраста и недостатка информации.
Основным источником информации были возвращавшиеся с войны после ранений солдаты, те редкие письма, что получали наши родители и родственники, да рассказы очевидцев либо пересказ каких-то людей. Тем не менее, гражданская война оставила в моей памяти неизгладимый след, когда были случаи предательства, родные люди становились врагами.
Хочу рассказать об одном земляке, из-за которого погибло несколько моих земляков, однако и сам он погиб от руки одного из селян. Речь пойдет об Иване Романенко.